[qpp]

Тоже поиграть хочу. Под катом - цитаты из моих знаковых книг. Без указания произведения.
Upd. Добавила отрывок номер семь. Книги под рукой нет, так что не самое любимое, а просто несколько предложений.

1.
- Ты странная собака, Нюх.
- Ты странная кошка, Серая Метелка.
- Как и положено кошке.
И она растворилась в темноте. Как ей и положено.

2.
Она прыгнула. Я понял, что прыжок будет удачный, как только она оторвалась от доски, но всё равно вскочил и стал на краю поплавка, затаив дыхание и не сводя с неё глаз. Она вошла в воду очень чисто, я нырнул за ней вдогонку. Я увидел серебристый пузырчатый след и светлые очертания её рук и ног в тёмной воде. Она нырнула глубоко. Это было вовсе не обязательно - она могла сразу выскользнуть на поверхность. Но в тот раз - да и в другие разы - она погружалась глубоко в воду, словно для того, чтобы продолжить свой полёт в плотной среде.

(Но более известны цитаты из другой линии этой книги.)

Так после многих месяцев я нашёл. Ибо ничто не пропадает бесследно, нично и никогда.
Всегда есть ключ, оплаченный чек, пятно от губной помады, след на клумбе, презерватив на дорожке парка, ноющая боль в старой ране,первый детский башмачок, оставленный на память, чужая примесь в крови. И все времена - одно время, и все умершие не жили до тех пор, пока мы не дали им жизнь, вспомнив о них, и глаза их из сумрака взывают к нам.
Вот во что верим мы, историки.
И мы любим истину.

3.
Минуту-другую Сатико продолжала возиться с вещами, потом руки её замерли и она устремила на меня взгляд; на лицо её по-прежнему падала причудливая светотень.
- Вы, наверное, считаете меня глупой, - негромко сказала она. - Правда, Эцуко?
Я взглянула на неё не без удивления.
- Я понимаю, что, может быть, Америки нам не видать. А если даже там окажмся, я знаю, как трудно нам придётся. Вы думали, я об этом не догадываюсь?
Я не ответила, мы молча смотрели друг на друга.
- И что из этого? - продолжала Эцуко. - Какая разница? Почему бы мне не отправиться в Кобе? В конце концов, Эцуко, что я теряю? В доме дядюшки мне делать нечего. Несколько пустых комнат, вот и все. Буду сидеть там и стариться. Одни пустые комнаты - и только. Вы это и сами знаете, Эцуко.
- Но Марико, - вставила я. - Что будет с Марико?
- Марико? Она прекрасно справится. Что же ей остаётся? - Сатико продолжала смотреть на меня из полумрака, половину её лица скрывала тень. - Вы думаете, я, - хоть на миг воображаю, что я для неё хорошая мать?

4.
Спрячь мое сердце в тайное место, чтобы все мои желания хранились за семью печатями и лжец не сумел добраться до них.
Он увидел Арабеллу такой, какой видел тысячи раз, - нарядно приодетую, в окружении вмеющихся и беседующих гостей. Стрендж протянул ей свое сердце. Она взяла его и спокойно положила в карман платья. Никто этого не заметил.
...
Арабелла взяла его руки в свои, и ее глаза просияли.
- Ты уже все сделал, - прошептала она.
Они посмотрели друг на друга, и на мгновение все между ними стало по-прежнему, будто они никогда не разлучались. Однако Арабелла не решилась остаться со Стренджем во тьме, а Стрендж не стал об этом просить.
- Придет день, - произнес он, - и я отыщу нужное заклинание и рассею тьму. И тогда я приду за тобой.
- Да. Придет день. Я буду ждать.
Стрендж кивнул и приготовился шагнуть во тьму, но замешкался.
- Белл, - промолвил он, - не носи черное. Ты не вдова. Будь счастлива. Я хочу думать, что ты счастлива.
- Обещаю. А как я должна думать о тебе?
Стрендж задумался, а потом рассмеялся.
- Думай, что я носом зарылся в книгах!
Они поцеловались. Затем Стрендж повернулся на каблуках и исчез во тьме.

5. Сознание, что любви ее суждено остаться без ответа, действовало на её идеи, как прибой на скалы.
Первыми разрушились её религиозные верования, ибо у Бога - или у вечности - она могла просить лишь одного: места,
где дочери любят матерей; все остальные атрибуты рая она отдала бы даром. Потом она перестала верить в искренность
окружающих. В душе она не признавала, что кто-нибудь (кроме неё) может кого-нибудь любить.Все семьи живут в засушливом климате привычки, и люди целуют друг друга с тайным безразличием. Она видела, что люди
ходят по земле в броне себялюбия - пьяные от самолюбования, жаждущие похвал, слышашие ничтожную долю того, что им говорится, глухие к несчастьям ближайших друзей, в страхе перед всякой просьбой, которая могла бы отвлечь их от верной службы своим интересам. Таковы все сыновья и дочери Адама - от Катая до Перу. И когда на балконе ее мысли принимали такой оборот, губы ее сжимались от стыда, ибо она понимала, что и она грешна, что ее любовь, пусть и огромная, объемлющая все краски любви, омрачена тиранством: она любит дочь не ради нее самой, а ради себя. Она силилась сбросить эти позорные путы, но страсть не принимала поправок. И вот на зеленом балконе странные битвы раздирали безобразную старую даму - на редкость нелепая борьба с искушением, которому она и так никогда не имела бы случая поддаться. Могла ли она помыкать дочерью, если та позаботилась, чтобы их разделяли четыре тысячи миль!

6.
Айза подняла голову. От слов разошлись круги, два безупречных круга, и они подхватили их, ее с Хейнзом, и понесли,
как двух лебедей вдоль потока. Но его белоснежная грудь была в грязных разводах ряски; а её перепончатые лапки вязли, их затягивал муж, биржевой маклер. И она качнулась на своём табурете, и черные косы повисли, и тело стало как валик в этом линялом капоте.
...
Тут мистер Оливер вспомнил:
- Твой мальчишка - рёва, - сказал презрительно.
- Ах, - она вздохнула, оседая на подлокотник, как пленный дирижабль, на мириадах волосяных нитей пригвождаемая к семейственности. - А что такое?

...
Она выронила розу. Какой бы зажать между пальцев одинокий листок? Никакой. И не дело одной бродяжить возле клумбы. Надо идти дальше; она свернула к конюшням.
Куда я иду? - она думала. По каким сквозным переходам? Где, слепой, тычется ветер. И ничто не растёт. Ни единой розы. Куда я приду? К бесплодным, сирым полям, не знающим ласки заката; где солнце не всходит. И все скучно, серо.
И роза не цветет, не растет. Где ничто не меняется и невозможно полюбить; и нет ни разлук, ни встреч; ни поисков, ни находок; и руки не ищет рука, глаз не ищет спасенья от глаза.

Она вышла на конный двор; там были цепные псы; и стояли вёдра; и огромная груша приставила к стене лестницей размашистые ветки. Корни проросли сквозь плиты, ветки прогнулись от твёрдых зелёных груш. Айза пощупала одну, побубнила:
- Так и меня пригнетает то, что вытянуто из земли; воспоминанья; именье. Этот груз на меня навьючило прошлое - на последнего ослика, бредущего по пустыне за караваном. "На колени, - командует моё прошлое, - вьюки наполни плодами нашего дерева. Встань, ослик. Иди своим путём, пока не сотрёшь ноги, не разобьёшь копытца".


7.
Бегемотов посадили в трюм вместе с носорогами, гиппопотамами и слонами. Это была хорошая идея – использовать их в качестве балласта, но можете себе представить, какая там стояла вонь. А убирать за ними было некому. Мужчины едва успевали кормить, а их надушенные женщины, от которых разило бы не меньше, чем от нас, не будь этих шлейфов искусственных ароматов, до подобной грязной работы не снисходили. Поэтому если кому и случалось убирать, так только нам самим. Каждые два три месяца с помощью лебедки подымали тяжелую крышку кормового люка и запускали туда птиц санитаров. Правда, первую волну смрада приходилось пережидать (даже крутить лебедку редко кто соглашался по доброй воле); затем несколько самых непривередливых птиц с минуту осторожно порхали вокруг люка, а потом уж ныряли внутрь. Не могу припомнить, как они все назывались – между прочим, одной из тех пар больше не существует, – но вы знаете, о ком речь. Вы ведь видели гиппопотамов с разинутой пастью и смышленых пташек, выклевывающих то, что застряло у них между зубами, словно помешанные на гигиене дантисты? Вообразите себе эту картину, но в увеличенном масштабе и на фоне навозных куч. Я не из брезгливых, но даже меня бросало в дрожь при виде того, как целой компании подслеповатых чудищ наводят красоту в выгребной яме.

...
– Сроки? – Араб кивнул. Не думая, Франклин спросил: – По одному в час? – Он немедленно пожалел о своем вопросе. Нельзя было подавать этому типу идеи.
Араб покачал головой.
– По двое. Двоих каждый час. Если не поднимать ставки, они не относятся к вам всерьез.
– Боже. Прийти на корабль и просто вот так убивать людей. Просто вот так?
– А по вашему, было бы лучше, если бы мы объяснили им, почему мы их убиваем? – Его тон был насмешлив.
– Ну да, конечно.
– По вашему, они проникнутся к нам сочувствием? – Теперь в его голосе было больше издевки, чем насмешки. Франклин умолк. Он думал, когда же они начнут убивать. – Спокойной ночи, мистер Хьюз, – сказал главарь гостей.